Помолчали еще. Лариска принесла им чай печенья какие-то магазинные, увидела, нет скорее прочувствовала состояние мужиков за столом и тихонько ушла, чтобы не мешать. Генка посмотрел ей вслед благодарно, и за понимание, и за то, что есть в его жизни.
– Ну, а ты Никитич, ты вместе с Егором оказался?
– Да, и ту Лизовету видел, хорошая женщина, прав Егор, за такую можно и жизнь отдать
– Ладно тебе Никитич, не трави душу. – перебил его Егор.
Никитич согласительно покачал головой и продолжил.
– А моя история не так интересна, оказалась, хотя то ж, любопытна. Я ж в Чапаевке на отшибе живу, ты ж, знаешь. Так вот подхожу к дому, а у хаты не то, что калитки, даже забора нет. Я впотьмах с дороги сквозь какую-то траву к нему подхожу, ставни закрыты, я по стеночке, по стеночке до крыльца, а там трава чуть ли не в рост. Что это такое себе думаю, уж, не в чужой ли дом лезу, но нашел крыльцо, а на двери замок висит, не мой, причем. Что за гадость такая думаю, обошел дом кругом, нашел одну ставеньку, хуже других закрытую дернул, что есть сил, открылась, потом подергал раму– бесполезно, нашарил на земле какой-то камешек и им стекло разбиваю, а сам чувствую себя как вор, какой-нибудь. Кряхтел, пыхтел, окошки-то у меня маленькие, но в окно влез все же. Думаю, подушкой окно заткну — переночую, а утром разберусь. По хате иду, ничего не понимаю, там, где должна стоят кровать, какая-то стойка стоит, на ощупь стекло, там, где телевизор в углу стоял, тоже какая-то хрень не моя. Ну, думаю точно в чужой дом влез. Нашел, в конце концов, какой-то странный кожаный диванчик улегся, уснул. Ни свет, ни заря проснулся – холодно, оглядываюсь – блин, а вместо дома в музей попал, стеллажи какие-то все в пыли, я сам в пыли вывалялся ночью, стал отряхиваться, осматриваться подхожу, а у меня глаза на лоб полезли. Музей-то меня самого, да не просто меня, а Героя Советского Союза, да еще и посмертно погибшего во время Берлинской операции. Смотрю на дату смерти, и вспоминаю, что и впрямь ранили меня в этот день, так, что врачи уверены, были, что не выживу. Но я то живой! Какого, хрена. И тут до меня доходит, что ночью, что-то произошло, и что мы не в своей реальности. Осмотрелся я повнимательнее, а музей изрядно заброшен, вся символика советская бумага на плакатах выцвела, да и двор, заросший тоже о чем-то говорит, тут я и думаю себе, что делать, надо же как-то легализоваться, вдруг здесь остаток дней своих придется доживать. Вспоминаю, кто из бабок наших чапаевских меня молодым должен помнить, молодые-то меня в таком виде, точно не признают. Иду к Васильевне. Тамарка то, думаю, меня точно должна признать в любом виде, мы с ней перед самой войной встречались, ну там гуляли, целовались пару раз, но ничего, такого как у вас молодых тогда ни-ни. Подхожу к ее дому, а вместо нее стоит здоровая такая махина, у нас в Чапаевке таких и не водиться. Подхожу, я сам боюсь, как бы в этой Чапаевке и Тамарки тоже не будет. Выходит на звонок музыкальный такой верзила со шкаф, спрашивает тебе чего дед, я ему, повидать бы старую знакомую Тамару Васильевну, Щеглову по девичьи, вспомнил ведь девичью фамилию. Бугай это через спину кричит, Вероника, тут к бабушке дед какой-то, пустить? Не слышал, что она ему ответила, та Вероника, но в дом пустили. Провели через прихожую в комнатку не большую такую, но светлую ухоженную. Лежит та Тамара в кровати, больная вся. Я ей, говорю Тамара, привет помнишь Демидку, Никиты Сергеевича сына? Она так посмотрела пристально, да как заорет, как здоровая. Бугай этот с каким-то кухонным ножом в комнатку влетел, думал убивают тут бабушку, а она отойти не может. Потом сказала, своим это ж, типа Герой наш чапаевский Демид Чаплин.
Генка посмотрел на Никитича с подозрением.
– Да, а что, как домой вернулся и поменял фамилию. Каждому милиционеру не объяснишь, что Чапля, это та же Цапля, но по-украински. Они все про этого американца думали, что в кино показывали, думали американская фамилия, а она наша малоросская, и он сам Чаплин из малоросских евреев вышел, а фамилия у него от владельца коннозавода, того что его деда вместо сына своего на службу в балканскую войну отправил. Правило тогда было такое, если богатый человек вместо своего ребенка на военную службу отправлял еврейского сына, тому давали фамилию этого человека. При этом он мог и не крестится. Ну, в общем, достало меня родство с этим Чаплиным пошел я к председателю поссовета и поменял фамилию на Цаплин, тем более, это одно и тоже. А знаешь, сколько я натерпелся в армии, когда в Германии стояли, меня к особистам из-за фамилии таскали постоянно, я им объяснительные писал, что весь мой род, начиная с Хортицы Чаплин был, казаки мы с древних времен. А перед самой революцией отец мой с Дальнего Востока по решению круга на старую родину поехал, так как инвалидом был и службу нести было ему тяжело, его в японскую еще в живот разрывной пулей ранило, совсем плох был. И женой не смог из-за того обзавестись, кому он там нужен, казачьих девок всегда маловато было. А вот когда сюда под Козлов приехал, нашлась невеста быстро, здесь-то их всегда хватало и вот мать, его хоть и моложе была на двадцать лет, сама себе выбрала и сама за себя замуж и выдала, а он стеснительный был с бабами. Стеснялся болезни своей, да Георгиев своих не одевал ни в жизнь, стыдно ему было, а за что непонятно, в бою же заработал.
– Никитич, ты не отвлекайся, – сказал Егор, – Ты лучше расскажи, как ты легендой тут щеголял по Чапаевке.
– Да, ладно, чего там. – махнул рукой Никитич. – Тоже мне героя нашли.
– Нет, ты расскажи, расскажи
– Ну, в общем, когда все утихло в доме у Тамарке, она с кровати соскочила и давай по дому бегать, и всеми командовать. Бугай тот оказался мужем ее внучки, это он дом отгрохал и там у него свой сахарный завод и полей гектаров на двести в нашем районе.
– В ихнем. – вставил Егор.
– Ну, да то есть в ихнем мичуринском районе. Одним словом, когда он узнал, что я тот самый Демид Чаплин, которого они в школе на уроках проходили, он проникся ко мне самым большим уважением, и быстренько отправил людей, чтобы музей, ну то есть мою хату в порядок привели. Музей они, конечно, сносить не стали, но поставили в маленькой комнате нормальную кровать, привезли какие-то кастрюли там, плитку электрическую, новую такую, холодильник импортный, но тоже небольшой, а с музеем говорит, пока не разберемся, трогать не будем. А ну и траву, конечно, его работнички вокруг дома всю повыкашивали. Не успел я там толком освоится, как прибежал участковый милиционер, а документов-то у меня никаких, говорю, что ехал с чужбины, и все как есть в Москве сперли прямо на Павелецком, когда на Тамбовский поезд садился, потому, как вещей-то у меня было всего ничего один чемоданчик из кожи, вот не успел мяу сказать до середины, как прям из вагона при посадке и украли. Он посетовал, да мол, Москва она такая не зевай, а тем более, когда чемодан дорогой. А что спрашивает было в чемодане, может московские коллеги помогут найдут раз в жизни случайно. Я придумал, что был за чемодан, и что в нем лежало, особо завираться не стал, вижу, твой Гена коллега умный мужик, но извини я тоже вроде не дурак. Ты знаешь, почему я ни как все с войны вернулся, не в 49-ом, в 60-ом?
Генка помотал головой
– А потому, что вызвали нас, наиболее опытных войсковых разведчиков в августе 45-го в особый отдел и объяснили, что нужны, мол, люди, кто типа шпиона будет в лагерях для интернированных в американской зоне оккупации. Нам, мол, нужна информация оттуда, что там делается, и не готовят ли союзнички нам какой-нибудь пакости. А если будут вербовать в спецшколы разные, надо будет в них попасть. Я еще обратил внимание, что выбрали самых маленьких, неприметных и худых, мол, натерпелись. А я тут только с госпиталя, еще на ногах-то стоял слабо, сильно меня тогда в марте шибануло. Ну, одним словом проверял в загранке ни много немало пятнадцать лет, пока наши домой не пустили. И по-немецки, и по-английски говорить научился. Во Франции даже одно время жил, немного с полгода, но врать про заграницу мне вовсе не пришлось. И когда милиционер тот старлей, по-моему Ревякин фамилия, начал спрашивать где был все это время я говорил легко, сыпал местами, причем не стеснялся называл их все по-немецки, по-французски или английски. Поверил, но чувствую инфу наверх послал.
А в Чапаевке к тому моменту решили чествовать возвращение мое. Устроили в ДК торжественное собрание, приходили ко мне какие-то дети приглашали в школу на уроки мужества, общем кошмар какой-то. Даже из Тамбова какой-то мужик приехал исследователь героев тамбовщины, расспрашивал меня, как выжил, да как в плен попал, как меня американцы спасли, ну и так далее. Милиционер этот Ревякин и то меньше спрашивал.
– Знаю, я этого Ревякина, правда, у нас он еще лейтенант, и участковым не в Чапаевке, а в Заворонежском, а так видел я его пару раз на День Милиции.
– Да, что я нашего Валерку не знаю, что ль.
– Ну, в общем, когда к Егору Змей твой обратился я уже и рад был смыться от всей этой возни.
– Ну а у вас как было, вас куда занесло? – спросил Генку Егор
– У нас был просто чужой город. Ну да вроде и наш, и вроде не наш. Чужой одним словом. Я так понял, что вас раскидало от нас тогда, когда вы уходили от Катерины. Помните, я вас еще про Луну спрашивал? Похоже, что после того как Тузика привязали и прошли домой, вас и швырнуло, да подальше, чем нас.
– Что ж это за гадость такая нас так побросала?
– Не знаю. Но факт налицо, сделано это было специально.
И Генка не торопясь, рассказал друзьям все от начал и до конца.
– Так это вас грохнуть хотели! – удивился Егор.
– Точнее только дочь.
– Да, но воспользовались они, эти дасы чужой темпоральной дорогой.
– Да, похоже, что это старая контрабандистская тропа.
– А что через нее тащат? – спросил Егор.
– Хороший вопрос. Если тащат, значить для них это что-то является ценностью, если тащить, то либо из нашей реальности, либо сквозь нее.
– Сквозь вряд ли, смысла нет, у них движение должны на прокол между двумя реальностями не трогая другие. – компетентно заявил Никитич.
– Откуда знаешь? – интересовался Егор.
– Книжки читал и мозгами раскидывал.
– Фантастику, что ль?
– А ты к фантастике так просто не относись, у Жюля Верна сбылось более половины технологических пророчеств, у Герберта Уэльса больше десяти процентов, у Джека Лондона в романах почти десять устройств воплощены в жизнь.
– У Джека Лондона? Ты ничего не путаешь?
– Да, у Лондона, почитай «Железную пяту», или «Беспримерное нашествие», ты там найдешь и тоталитаризм СССР сталинских времен, и Хиросиму и бактериологические опыты японцев над китайцами. Написанное им в начале 20 века совпало, чуть ли не дословно.
Генка еще раз с подозрением посмотрел на Никитича.
– А ты что думал если я жил при СССР, то должен был обожать Сталина. Только слепой не видел, того, что твориться. И Жукова я не люблю, тоже мне полководец-герой, а сколько он народу клал, ради своих побед, немцы солдат берегли, а нашим отцам-командиром все по хрен было, приказ есть вперед, на верную смерть. Ты, например, знаешь, что разведчики хоть и рисковали задницей, но в тоже время были самими защищенными людьми в пехоте, потому как их в атаки тупые не бросали, а на разведке главное умелым быть. Тут почти всегда все от тебя зависит.
Генка счел лучшим промолчать.
– Ладно, разболтались, что делать будем с этой «дорогой жизни». — вернулся к баранам Егор.
– Надо разобраться, что по ней прут, а то может она нам и не нужна. – попробовал успокоить соратников Генка.
– Вот ты и разберись, кому тут Змей друг? – заявил Егор.
– Разберусь.
| НАЗАД | В НАЧАЛО | ВПЕРЁД |