20 апреля года 1993-го от Р. Х. Москва…
– Привет!
– Здорово.
– Ну, готов, юный пионер?
– Так точно, сэр!
– Тогда вот тебе билет на двадцать шестое. Пятого, сам знаешь, малазийский президент с визитом. Думаю, десяти дней на все про все тебе хватит.
– Еще отдохнуть успею.
– Ну, что ж… В здоровом теле…
Анатолий молча кивнул.
– Ладно, ни пуха тебе, ни пера.
– К черту! – тихо, но вполне чистосердечно послал «заказчика» Толик.
27 апреля года 1993-го от Р. Х. Поезд на юг…
В соседнем купе весело гуляли фарцовщики. К ним заглянули бабы со своим коньяком, бросив на произвол судьбы и проводника тюки с товаром. Через хохот и табачный дым, который Толик на дух не переносил, но для пользы дела молчал, все травили новые и не совсем новые анекдоты, пересказывали сцены из жизни постсоветских спекулянтов и смачно обсуждали какие-то незамысловатые семейные сюжеты. И не было меж ними тех отношений, когда одни снимают, а другие позволяют себя снимать. В таких вечеринках «а-ля купе», по негласному кодексу фарцовщика, позволялся лишь флирт, целомудренный, как дым облегченных сигарет.
Но вот мелькнуло слово, и Толик внутренне насторожился. Люба, тридцатилетняя, прожженная жизнью татарочка-полукровка с «вертинскими» раскосыми глазами, рассказывала всем о своей подруге.
– И вот эти гады вваливаются в четвертом часу ночи к ней в квартиру и устраивают мелкий шмон. Она, мол: «Какого черта?» А один, что постарше, ей говорит: «Ты, баба, успокойся, мы сейчас проверим, нет ли у тебя каких-нибудь посторонних в квартире, и устроимся на балкончике тихонько. Мешать не будем, а твое дело спокойно к жизни относиться».
Нинке бы, дуре, смолчать, но тут, как на грех, дети проснулись, она рассверепела и понесла. Этот, что вежливо объяснялся, еще немного послушал, а потом проникся к ней полнейшим неуважением и говорит так тихо, ну почти ласково: «Заткнись, а то я сейчас тебя на глазах твоих же малых и грохну». При этом вытаскивает огромный такой пистолет из кобуры. Вот тут-то у нее, наконец, дыхание вместе с речью и сбилось.
– А что им нужно-то было?
– Да понимаешь, ей по жизни как не везло, так и не везет. У нее окна на «мусоропровод» смотрят.
– Куда? – не понял Сергей, сосед Толика, перебивший рассказ своими дурацкими вопросами.
– На правительственную трассу. По ней дважды в сутки Папа с дачи на работу во дворец и обратно сигает.
– Ну и что?
– Ну и то, – начала раздражаться Люба. – У нее квартира на четвертом этаже хрущобы, а они по обыкновению пошли на пятый к бабушке-старушке, где обычно свою точку и обустраивали, а бабушка того… В больницу с сердцем слегла. От волнений, наверное. А они хоть и сволочи, но ломать дверь в бабкиной квартире не стали и пошли этажом ниже, то есть как раз к Нинусе. Но ведь прежде чем обосноваться, с хозяевами знакомиться положено – вот и познакомились.
– А че за точка?
– Нормальная такая точка. Для снайпера. Ты в кино видел, как там американцы своих президентов охраняют? А наши что, хуже что ли?
– Понятно.
– Понятливый ты у нас, – резюмировала Люба.
29 апреля года 1993-го от Р. Х. Город где-то на юге…
На привокзальной площади Толику приветливо «делал ручкой» сам Президент с огромнейшего, на полплощади, плаката. На всех языках, кроме русского, Он сообщал, что приветствует приезжающих и сильно рад видеть их в своей стране.
– Ну, привет, – сказал ему Толик и пошел вслед за грузчиком. Загрузив своим фарцовым, нехитрым барахлом «левака», Толик еще раз посмотрел на портрет. Теперь Президента стали изображать вовсе не таким, как в самом начале его царствования. С монголоидного лица сошли морщины, лоб стал больше, глаза мудрее, а улыбка ласковее. «Наверное, это закон жизни. Чем авторитарнее режим, тем благороднее становятся на портретах те, кто стоит у его истоков», – подумалось Толику.
Когда-то, очень и очень давно, он видел его вблизи. Президент был тогда еще вторым секретарем республиканского ЦК, но при этом изо всех сил метил в первые. Это была, пожалуй, его самая что ни на есть плановая встреча с общественностью. Люди, которых уже тогда все звали «афганцы», сами упорно продолжали именовать себя воинами-интернационалистами и шли на встречу, уже не особенно надеясь на власть. На всякий случай Совет афганцев все же подготовил свои предложения. Стороны послушали друг друга с деланным энтузиазмом и разбежались с еще большей радостью, чем встретились.
Толик сидел в самом конце малого зала ЦК, но для того, чтобы лучше разглядеть большую шишку, взял у матери минусовые очки. Будущий Президент слушал речь лидера «афганцев» с несколько отсутствующим видом и лишь раз оживился, когда речь пошла о помощи правоохранительным органам. Его, похоже, уже тогда привлекала мысль о наведении железного порядка в стране, а холодный взгляд и крепкие нервы этих молодых ветеранов ему, безусловно, нравились. Но даже этот интерес он в тот момент никак не прокомментировал, так как для какой-либо активности он тогда еще чересчур мало проработал в ЦК. На первый взгляд он показался Толику хитрым, но не слишком умным человеком. Впоследствии, просматривая материалы, снятые местными и западными телевизионщиками, он лишь раз увидел его не «поставленным», а настоящим. Это была пленка из домашнего архива одного народного поэта. Тот получал из рук Президента какую-то литературную премию. Именно с этой видеозаписи, где растерянный Президент перепутал руку, в которой надо было держать папку с дипломом и коробочку с медалью, с той, которая предназначалась для рукопожатия, Толик и считал Код.
30 апреля года 1993-го от Р. Х. Там же…
В грязной, промасленной робе с черной от работы и масла рожей Толик прошел мимо вахтерши в бытовой корпус. Вахтерша что-то увлеченно вывязывала из серых ниток. Толик усилил ее мыслеряд капсулой отрешенности, и на ближайшие полчаса она вряд ли что-нибудь могла увидеть, кроме бесконечно бегущих узелков, петель и рядов. Сам он в этот момент выглядел ничуть не хуже любого работяги, протрубившего на «любимом» предприятии лет двадцать-тридцать. Здесь, в этом старом корпусе «бытовухи», было все по-старому, как и десять лет назад, когда он действительно тут работал. И мытый хлоркой для проформы бетонный пол первого этажа, и вечная влажность от никогда не закрывающихся дверей душа и даже сварливая и неопрятная тетка, работавшая здесь уборщицей, наверное, с момента создания завода или даже мира. Опасаться ее не стоило.
– С праздничком, теть Маш!
– Далеко еще до праздника-то, – нисколько не удивилась уборщица.
– А когда мне еще поздравлять, если завтра пятница, не работаем, а с понедельника я в отпуске, – весело, как настоящий отпускник, заявил Толик. Но тетя Маша подозрительно насторожилась и выдала фразу, которую он и ждал.
– Ты мне тут зубы не заговаривай, отпускник. Твой отпуск завтра начинается, а ты почему не за станком? Только час дня, а ты уже слинял. Сейчас вот позвоню твоему начальнику цеха…
– Да ладно, теть Маш, мне надо сегодня пораньше.
– Ничего не знаю, до конца смены еще три часа, иди работай.
– Теть Маш, я сегодня обещал соседу машину чинить, сами знаете, на заводские деньги не проживешь.
Тетя Маша посмотрела на него строгими глазами, вздохнула и, опустив глаза мутного цвета на швабру, проговорила:
– Ладно, только я тебя не видела, если что, – и пошла в другой конец коридора, туда, где находились немногочисленные женские раздевалки.
Да она и впрямь давно уже ничего не видела. Свой тайник Толик не навещал больше полугода, а для нее он ходил по этим коридорам каждое утро и вечер.
На этаже было пусто. Запрет на посещение раздевалки в рабочее время в общем-то соблюдался. Свет пробивался на этаж сквозь небольшие окна в торцах этажа, окрашиваясь в зеленый цвет от листвы старых кленов, которые поднимались до самой крыши «бытовухи».
Свой тайник Толик организовал в весьма посещаемом месте. На третьем этаже бытового корпуса лет пять назад действовала заводская химлаборатория. При дележе предприятия бывшие управленцы, разодравшие завод сначала на кооперативы, а потом всякие ОАО, лабораторию продать никому не смогли, а потому заперли на веки вечные, отключив предварительно свет. Там-то, в лаборатории, и находился заветный тайник – грубо сваренный, покрытый страшной голубой краской шкафчик для переодевания, который на первый взгляд ничем не отличался от других шкафов лаборантов.
В действительности в самом здании бытового корпуса было два подъезда, но один из них еще в начале большого трудового пути завода заперли на первом и втором этаже и таким образом отсекли от раздевалки. Теперь же Толик прошел до этой лестничной клетки, открыл дверь своим ключом и, стоя одной ногой на плинтусе, а другой, упираясь в перила, тут же ее запер. Затем он внимательно осмотрел лестничную площадку, перила и двери. Судя по пыли, за время его отсутствия здесь никто не проходил. Он перенес вес тела на перила, поставил на них вторую ногу и медленно пошел по конструкции перил на третий этаж. Там открыл дверь и, совершив размашистый прыжок, влетел в лабораторию. Достав из тайника восемь длинных и довольно тяжелых цилиндров, он поднес их к самым дверям, а потом переправил по чердачной лестнице наверх. Там он перепилил ножовкой асбестоцементную трубу дождевого слива и отправил все вниз.
В 1989 году он в Термезе, в суете вывода войск из Афганистана, обменял у какого-то оружейника десяток одноразовых гранатометов «Удав». Один из них для проверки был опробован четыре года назад, еще один боезапас Толик расстрелял совсем недавно. Безусловно, если бы он счел нужным и попросил, ему для этой операции дали бы любое оружие, но… Во-первых, при доставке не исключены провалы при переходе через границу, а их он как раз и не хотел. Во-вторых, даже перевозка внутри страны была связана со многими трудностями. Все население было охвачено тотальной слежкой. Бабушки, торгующие семечками у подъездов девятиэтажек, усердно стучали на всех, кто пройдет мимо. А вызвать подозрение с большой сумкой было проще простого. Система оповещения, налаженная годами, и сейчас работала великолепно. Достаточно попасть стукачу на глаза, как через три минуты тебя проверяют на наличие документов.
Через час, стоя в подземелье дождевого коллектора на полусогнутых ногах по щиколотку в воде, он упаковывал гранатометы во вместительный рюкзак. Потом медленно, иногда согнувшись в три погибели, иногда на четвереньках, он брел по известному только ему маршруту, подсвечивая фонариком карту.
Телевизор в тринадцатый раз подряд за время новостей бормотал о решении очередного собрания поддержать действующего Президента в его намерении избираться на новый срок. Все голосовали, механически поднимая руки, а Толик сидел и механически водил рукой вперед и назад, шлифуя алмазной пастой поверхность скольжения одной из деталей затвора.
30 апреля года 1993-го от Р. Х. Дача Президента…
– Икрам Абдулаевич, на ваше имя пришло письмо от культурных атташе посольств США, Франции и Германии.
Президент оторвал взгляд от бумаг и посмотрел на своего секретаря Баходира Ибрагимовича, которого он, впрочем, иначе как по имени никогда не называл.
– Что просят? – Президент подумал, на какую же сумму их раскрутил Баходир, раз он сам к нему сейчас обращается.
– Два месяца назад они уже просили выделить им территорию под строительство постояннодействующего лагеря бойскаутского движения.
Баходир выдержал паузу.
– И что?
– Мы тогда пообещали поддержку, но теперь они просят выделить им территорию и строения бывшего пионерлагеря имени Сергея Тюленина. Это недалеко от Заркента.
– Да? А как далеко это…
– До объекта «Д-4»?
– Да.
– Километров пятнадцать по горной тропе, но над Заркентом часто пролетают грузовые вертолеты на объект. Хотя мы и стараемся менять маршруты полетов.
– Ну, если мы отдадим им этот лагерь, боюсь, наших бойскаутов в нем будет меньше, чем их скаутов, – пошутил Президент, обыграв английское слово «скаут» – «разведчик».
Баходир сделал «искренне веселую» мину.
– Мы им предлагали другие места, но они решили обратиться с этим вопросом лично к вам.
– Дайте сюда письмо.
Бегло просмотрев письмо, Президент вернул его секретарю.
– Кто старается больше других?
– Мисс Джейн Абрам из посольства США и Питер Бель из французского.
– Странная компания: совсем еще недавно готовы были передраться из-за иранской нефти, а теперь какие-то совместные проекты. Странно.
– Ну вы же знаете эту мисс Джейн Абрам.
– Ее, наверное, полмира уже знает. Посол-неудачник. Сколько раз ее вышвыривали из других стран за беспардонное отношение к принимающей стране и шпионаж. Так теперь ее подсунули нам? Ладно, что мы им еще можем предложить?
– Я предлагаю отдать под лагерь левое крыло санатория «Чор-Таш» в Кизил-Сае.
– Второго Управления? – удивился Президент.
– Да, именно его. Ведь если им нужно место для детского лагеря, мы предлагаем многократно лучшие условия, чем те, о которых они просили сами. Теперь им будет проблематично мотивировать свой отказ от подобного предложения.
«Да, – подумал Президент, – секретарь у меня хитрый. Теперь он и передо мной чист, и иностранцам угодит, и вроде как интересы страны защитит. А откажись я, он тут же еще варианта три-четыре выложит. И в каждом будет блюсти свой интерес». А вслух сказал:
– Логично, давайте проект Распоряжения, – и, положив документ в рабочую папку, попросил, – Баходир, пригласите на 18.00 Родионова, а на 18.15 Смыслова.
Тот в ответ кивнул и все записал в маленький блокнотик.
– Вы можете быть свободны до утра.
Баходир попрощался и вышел.
За окном зимнего сада, в посеревшем к непогоде апрельском небе догорал закат. Весна в этом году сильно запаздывала, впрочем, как и все последние десять лет, когда сильно задерживалось и было необыкновенно дождливым и лето.
«Природа меняется. Скоро наш резко-континентальный климат сменят настоящие субтропики», – подумал Президент. Сидеть в тепле, на низкой лавочке зимнего сада было особенно приятно, если понимаешь, что за стеклом всего пять градусов тепла. Там, за окном, цепенели от холода едва ожившие после зимы деревья, здесь же, напротив, в свете ярких ламп экзотические растения казались нереальным сном. Лишь плавные движения золотых рыбок в декоративном прудике нарушали статичность и умиротворенность обстановки. Было жарко и влажно, он смотрел на полоску багрового заката, на темно-фиолетовые небеса и остро чувствовал уют, которым дышал этот сад. Он с самого детства мечтал о таком уголке, когда, сидя на веранде отцовского дома, смотрел на темнеющие в глубине двора яблони, пил чай с отцом и дядей и грел ноги под специальным столиком, куда отец вместо традиционного мангала провел четыре лампы по полкиловатта каждая. Лампы светили тонкими полосками из-под ниспадающего толстого покрывала и грели не хуже старого мангала, в котором к тому же быстро выгорал уголь. Президент любил удобство. Оно для него всегда ассоциировалось с гармонией и отрешенностью. В этом саду возникала иллюзия отсутствия другого мира с его вечным злом.
Вдруг он почувствовал укол чужого внимания, как будто кто-то внимательно посмотрел на него сбоку. Даже не сбоку, а прямо в душу. Он испугался. Чувство было чересчур ярким. И тут явственно раздался голос:
– Я пришел.
Президент заозирался, хотя сразу же понял, что голос звучит внутри его головы.
– Кто ты?
– Важно, не кто я, а зачем я пришел.
– Зачем?
– Я пришел тебя казнить.
Икрам Абдулаевич, чувствуя, что речь идет не о шутке, испугался.
– Но почему?
– Ты это и сам знаешь.
– Нет, не знаю.
В мозгу пронеслись десятки больших и незначительных людей, которых он за последнее время унизил, посадил в тюрьму и даже лишил жизни.
– Не лги, я вижу тебя насквозь. Сейчас ты боишься и думаешь о тех, кому причинил зло.
Президент решил отвлечь внимание собеседника и проникнуть в него самого. Он не понимал техники внедрения, но ему казалось, что у него должно получиться.
– А что еще ты видишь?
– Вижу твою хитрость, ты думаешь, что тебе дано то же, что и мне. А теперь ты боишься.
– От таких разговоров кто угодно струсит.
– Нет, ты боишься потому, что поверил в то, что я тебя убью.
– Но зачем меня убивать? – мысль вспорхнула, как испуганная птица.
– А что, тебе не все равно, за какое из твоих преступлений тебя казнят?
– Это как раз самое главное. Может, я могу искупить свою вину, помочь родственникам, покаяться?
– Ты не сможешь, тебе не дано. Да и не бойся смерти. Она приносит только покой, особенно тем, кто его ищет.
– Но я не хочу умирать!
– Теперь это все равно.
– Ты сумасшедший!
– Ты знаешь, что это не так.
– Тогда зачем?
– Это не важно, да и поздно об этом говорить и думать. За твою смерть уже заплатили.
– О Аллах, так я все это время говорю с грязным наемным убийцей!
– Нет, просто палачам тоже платят зарплату. Ты же хорошо зарабатываешь?
– Я не палач, я Президент этой страны и убиваю только врагов, что приносят ей боль и страдания!
– И тем не менее ты такой же палач, как и я.
– Я просто не хочу с тобой разговаривать, сумасшедший ублюдок.
– А куда тебе от меня деваться? Некуда.
– Но я не хочу!
– Странно, почему-то никто и никогда не хочет Туда. Все равно же все там будем…
Все кончилось. О реальности происшедшего теперь говорила лишь испарина на лбу и трясущиеся руки. Все внутри застыло от ужаса. Но вот страх ушел, уступив место гневу. Теперь Икрам Абдулаевич был готов задушить голыми руками этого… этого… Он не знал, как назвать обладателя этого Голоса. В приступе ярости он схватил легкий плетеный стул и в ярости начал крушить растения вокруг. Они, эти цветы, видели его позор, его беспомощность и не защитили, не спрятали в своем мирке, так вот им, вот, вот…
Ему, Президенту, который всего добился сам, который спас эту страну от нищеты, от убожества и унижения, посмели грозить. Так пусть же он сам умоется кровью, эта тварь, этот подонок. Он еще хозяин в своей собственной стране, он еще может, он может… И он еще покажет этому…
Со всего маху разбив успокоившуюся гладь пруда остатками стула, Президент сел на пол и бессильно заплакал от злобы.
Через двадцать минут, успокоившись и приведя себя в порядок, он принял в рабочем кабинете Родионова.
– Это реально, Лев Петрович?
– Да, – не задумываясь ответил Родионов.
– Что же делать?
– Обезопасить вас от угрозы. Это как раз задача нашего ведомства.
– Да, но я не хочу подвергнуться подобному вторжению во второй раз.
– От этого вас никто не застрахует, даже я. И потом, если он способен на открытое вмешательство, то опять же никто не гарантирует, что он не сможет тайно проникнуть в ваши мысли. Ведь известно, что подслушивать всегда легче. А на прямую беседу с вами он специально вышел.
– Зачем?
– Наверное, хочет запугать.
– Спасибо, можете считать, что у него это уже получилось. И что, разве ничего нельзя сделать этому подонку?
– Ну, это вы зря, мы ведь тоже не лыком шиты. У нас есть множество специалистов в области парапсихологии, – и, видя заинтересованность Президента, продолжил, – я уже три года поддерживаю, правда, все больше на личном контакте одну даму. Она в недавнем прошлом в Кащенко работала, в специальном закрытом отделении. Ну а теперь у нее здесь своя фирмочка и она всерьез занимается этой проблематикой. Правда, – он несколько замялся, – она баба жутко жадная до денег и мужиков…
– Деньги будут. Столько, сколько она скажет, ей до конца дней столько не потратить, да и с тобой еще поделится.
Родионов что-то хотел сказать в ответ, но Президент лишь с досадой отмахнулся.
– Только вот спать с ней будешь сам. Я тебе это ответственное дело поручаю, – впервые за последний час Президент улыбнулся.
1 мая года 1993-го от Р. Х. Центр народной медицины «Великий путь»…
Людмила Андреевна Пажитнова сидела в шикарном кресле, а на двухтумбовом столе со столешницей из настоящей карельской березы горела свеча. Людмила чистила себя и свой кабинет от грязной энергии, когда в дверь без стука вломился Родионов.
– Привет, милочка!
– Бог мой, какие люди! Лева, ты обо мне совсем забыл или так, на время?
– Люда, как можно? Таких, как ты, не забывают, такие сами бросают кого хотят и когда хотят.
– Кого я хочу, я никогда не брошу, я бросаю лишь тех, кто этого сам заслужил, – жеманно прошептала Люда.
– Как бы то ни было, – перешел на деловой тон Родионов, – а я к тебе как плохой любовник, то есть с делом. И предлагаю обсудить его в «Че-Сонге».
– Пикантный ужин на двоих? – все еще продолжала играть Люда глупенькую девушку.
– Нет, всего лишь конспиративная встреча в надежном месте.
– Ну что ж ты так, начальник, свои конспиративные хазы безалаберно сдаешь? – разочарованно протянула Людмила.
– А что тебе этот кабак сдавать, можно подумать, ты о нем ничего не знаешь. Или запамятовала, моя красавица, как народ в нем «читала»?
– О, дела давно минувших дней, преданья службы столь далекой…
– Ну, можешь считать, что на службу тебя с этой минуты опять приняли.
– Что, кому-то сгодилась старая ведьма?
– Это ты-то старая?
– А что, нет?
– Все напрашиваешься на комплименты… Ладно, ты готова?
– Я как юная пионерка, только условие: едем к тебе, а то у меня родня понаехала.
– Нет таких проблем, которые не были бы по плечу службе безопасности.
– Только по плечу?
Когда они расправились с тем, что Люда поназаказывала с жадности, а Родионов с голодухи, он жестом отпустил маленького вышколенного корейца-официанта.
– Ну, дело, значит, такое. Можно сказать, государственной важности. Кто-то мощно действует на сознание одного человека… – начал Родионов.
Глаза Люды сузились, она внимательно оглядела кабинку, потом пристально посмотрела в глаза Родионову и спокойно произнесла, показывая пальцем в потолок кабинки.
– Это он?
Родионов молча кивнул.
– Я всегда знала, что придет время и я буду решать задачи поважнее, чем поиск потерянных сосунков и трупов.
Она выдержала паузу, а потом, собравшись с духом, спросила:
– Чего ему от меня надо?
– Защиты. Он пережил вторжение. Прямое вторжение в сознание.
– Прямое? – удивилась Людмила.
– Мало того, с прямой речью.
– Такого никто не может.
– Как видишь, может.
– Но для этого нужна не только сила, нужен еще и Код для доступа сквозь два верхних уровня сознания. Откуда он может его знать? Не пытал же он его в самом деле…
– Значит, есть и другие методы, которым вас в Кащенко не учили.
– Очень круто, – Людмила замолчала.
– Ты сможешь помочь?
– А у тебя есть еще кто-то, кто сможет тебе помочь?
Родионов покачал головой.
– То-то.
– Какие гарантии ты сможешь дать?
– А какие гарантии могут быть в магии? Магия – это джунгли. Ты можешь ощущать себя львом, но придет охотник с нарезным стволом и цейссовской оптикой и грохнет тебя за три версты. О воздействии магии на индивидуума еще Юнг писал.
– Мне курс лекций по психиатрии не нужен, я сам нечто похожее проходил в Алма-Ате. Когда тебе нужна встреча?
– В четыре утра.
– Ты что, рехнулась, почему именно в четыре?
– Во-первых, будет время на секс, он обостряет чутье, а во-вторых, это самое крутое время в наших делах.
– Ладно, я попробую.
Из машины Родионов связался с Президентом и согласовал встречу.
1 мая года 1993-го от Р. Х. Дом Анатолия…
Пульт барахлил. То ли поездка через полконтинента, то ли вокзальное обращение грузчиков так подействовали, но поставленный на малый штатив механизм позиционирования не желал двигать камеру. Толик в ярости крутил джойстик вправо-влево, но без толку. Он в сердцах матюкнулся и вышел из комнаты. Там, в тени заросшего плющом сарая, стояла похожая на паука с причудливой головой тренога тренировочного штатива с системой наведения. Толик зачем-то осмотрел крепление, красный зрачок светодиода и даже заглянул в синеву объектива телекамеры, но внешне все было в порядке. Он еще раз проверил антенну и пошел домой. На мониторе все так же был виден дом, на который смотрела камера, открытое окно и его собственная недовольная физиономия. Он в очередной раз активизировал джойстик по первому каналу связи, наехал зумом на свой огромный глаз, который так и норовил выскочить из поля зрения, навел фокус, повысил яркость сетки – все работало, но движения по координатным плоскостям не было. Еще раз чертыхнувшись, Толик снял с джойстика корпус и пошел к соседу Тимуру, который организовал дома практически настоящую лабораторию современной электроники.
Когда-то он жил на этой улице, жил давно, с самого рождения. Он помнил времена, когда на ней не было огромных, с человеческий рост «живых изгородей», которые теперь никто не подстригал, и они, страшные, как чудища из сказки, росли как им вздумается. Тогда они были небольшими и аккуратными, похожими на английские газоны. А теперь их даже называли как-то по-другому. Но нового названия на чужом ему языке Толик узнать и не пытался. Он шел по родной улице, где жил теперь лишь наездами, и видел брошенные, как в войну или эпидемию, или захваченные чужаками соседские дома. Хозяева этих домов так и не смогли их никому продать, оставили как есть, а хитрый кишлачный народец, годами ждавший таких перемен, с радостью захватил покинутые жилища. Но им тут жилось тоже не слишком хорошо: Президент, боявшийся переворотов и исламского экстремизма, гонял всех подобных переселенцев и не давал им прописки, обрекая местное население на постоянные поборы со стороны ментов. Но, переделав дома на свой, азиатский, лад, они убили их. Дом рождается лишь один раз, обретя своего единственного хозяина, а эти не были ни хозяевами, ни даже друзьями домов, кочевое начало так и не выветрилось из них за годы советской власти. Все привычки их кишлачной жизни на этой некогда исключительно русской улице резали глаз. Вот вырубленный прошлой осенью вишневый палисадник распластался на земле тонкими извивающимися ветками. А ведь вишни были такими крупными и сладкими! Вот по уличному асфальту тут и там лежат овечьи катышки и коровий навоз. Сами тощие как смерть коровы стоят у домов посреди уже выжженной травы и что-то пережевывают, будто что-то смогли найти на этой городской, убитой асфальтом земле. Улица, которую Толик так хорошо знал, умерла…
Его собственному дому повезло чуть больше других. Зажатый практически с четырех сторон соседскими стенами и имеющий выход на улицу лишь в виде маленькой калитки, он сохранился в первозданном виде благодаря добрым соседям и его, Толика, наездам сюда. Он любил свой город и свою улицу, но вовсе не такими, какими видел их теперь. Центр город стал помпезным, окраины – умирающими. Мать, отец и сестры долго пытались продать дом, да так в итоге и не продали. Толик же, отдавая им большую часть из заработанных на новом бизнесе денег, забрал дом себе де-факто, а юридические тонкости вот уже много лет в этой стране никого не волновали. И хотя родные с большим трудом купили дом в саратовской глубинке, его деньги они не хотели брать категорически. Порой старшие сестры завидовали его нынешней жизни, московским свободам и возможности наезжать «домой», но в его бизнес никто не рвался, прикрывались детьми и стариками. Он частенько заглядывал к ним, в «провинцию», привозил всем денег и подарков. Конечно, «не наших», так как с нашими уже творилось бог знает что.
Как Толик и предполагал, сосед Темик, в миру Тимур, был дома и с помощью своего хитрого прибора без проблем прозвонил «выходные напряжения» микросхем джойстика. Из-за механического повреждения перемкнуло дорожки и повышенное напряжение спалило три микросхемы. Теперь надо было ехать на базар и покупать новые.
1 мая года 1993-го от Р. Х. Барахолка…
Шум, гам, толчея. Кто-то выныривает из толпы, подсовывает под нос дерьмовые джинсы, истошно кричит: «Купи!» – и снова скрывается в людской массе. Чайники с отбитыми, но отремонтированными носиками, бесчисленные ряды старых туфель, кофт, биноклей, ключей от неизвестных замков, самые неожиданные вещи в самом неожиданном порядке – все это продавалось на огромной территории рядом с вокзалом. Этот улей гудел, зазывал, пропихивал глупому покупателю свое старье и китайский ширпотреб и отчаянно действовал на нервы. Но сквозь это чистилище необходимо было пройти, чтобы добраться до рядов в центре базара, где скромно устроились компьютерщики и электронщики. Когда-то этот базар начинался с них и с собачников. Точнее, с радиолюбителей, которым непонятно почему вдруг полюбился этот невзрачный базарчик, что стоял вроде в центре города, но транспорт к нему почти никакой не ходил, и с вокзала приходилось идти пешком или трястись в старом, задрипанном трамвайчике, забитом гражданами и «щипачами» под завязку. То, что теперь представлял собой этот рынок, было продуктом развалившейся империи и несложившегося экономического строя. Базар много раз пытались закрыть, но это было так же бесполезно, как и пытаться схватить воду пальцами.
Компьютерщики стояли на своем обычном месте, но их ряды изрядно поредели, много все-таки народу со светлыми головами поуезжало из страны. Он, конечно же, помнил спектры пси-полей всех своих знакомых, но включать в этой толпе режим «локатора» не имело смысла: от толчеи и концентрации полей можно было запросто рухнуть без сознания, а потому он просто ходил по «радиорынку» и высматривал знакомых визуально.
– Толян!
Толик выделил среди всех голосов в своей памяти группу низких по тембру женских голосов и вспомнил, еще не видя лица, свою раскосую соседку по вагону.
Люба стояла через ряд и торговала своей польской парфюмерией. Он улыбнулся ей, помахал рукой и начал продираться через толпу.
– Привет, торгуешь?
– Да, как видишь, а ты что, не работаешь?
– Мне повезло, я все оптом сдал, так что сейчас зашел просто потолкаться, товар посмотреть.
Она смотрела на него большими карими глазами, но он уже видел за этим дружеским взглядом потенциально большее чувство.
«Еще не хватало влюбиться под занавес», – подумал он.
– Хорошо, когда так: приехал, показал товар и сразу продал. А тут, как прокаженная на Аральском море, стой под пеклом без особой надежды на оптовика.
– Как же ты это все распихаешь?
– Да нет, это я так просто, поплакаться. В принципе, дело идет. Бабы они при любом строе бабы. Они ради красивой морды с мужей последние штаны снимут, а эту дрянь купят.
– А сама этим, – Толик кивнул на товар, – не пользуешься?
– А для кого мне, я ведь женщина одинокая, волчица.
– Странно такой женщине быть одной, – Толик не мог остановиться, прекрасно понимая, какое направление принимает разговор.
– А ты пригласи в кабак, а я подумаю и накрашусь раз в жизни, – откровенно выстрелила Люба.
– Без проблем, «Че-Сонг» пойдет?
– Пойдет.
1 мая года 1993-го от Р. Х. Ресторан «Че-Сонг»…
Маленький, одинаково вежливый и к «авторитетам», и к мелкой «фарце» метрдотель встретил их на входе, и, хотя его лицо ни на йоту не оживилось, Толик прочитал его внутреннюю брезгливость. Рядом с похорошевшей Любой худой и не слишком красивый Толик у любого мог вызвать чувство диссонанса. Это же чувство усиливал простой черный пиджак, подобранный под коричневые «Левайсы».
Толик, еще на входе заметивший, что этот новый метрдотель был сильным пси-мастером, коллапсирующе закрылся, а затем резко внедрился на второй уровень его подсознания и быстро просмотрел каталоги памяти о постоянных клиентах и лучших местах в ресторане. Потом поинтересовался, одновременно незаметно для хозяина производя нажим на волю:
– А нельзя ли нам заказать четвертую кабинку? Я слышал, она у вас особенно хороша?
– Да. Конечно же, – сам не понимая почему, согласился метрдотель.
Их провели в кабинку и предложили меню. Люба, радостно потирая ладошки, начала составлять план пиршества, а Толик вдруг почувствовал, что рядом находится что-то очень важное.
В воздухе кабинки висело президентское «Я». Здесь витали чьи-то неясные мысли и Его собственные слова! Он бегло осмотрел кабинку и вдруг понял, что она очень хорошо заэкранирована. Стены были покрыты цветной алюминиевой фольгой, и Толик был уверен, что она в свою очередь тщательно заземлена. Штора была сделана из ткани с прошитой металлизированной ниткой: закрыв такую шторку и позаботясь о звукоизоляции, можно было спокойно говорить, о чем угодно.
– Люба, давай закроем шторку, – предложил Толик, и Люба понимающе кивнула, мол, какой же ресторан с кабинкой, если она распахнута.
Толик тщательно задернул штору, привлек Любу к себе и взасос поцеловал. Она размякла в поцелуе и мягко обняла его. Они оторвались друг от друга, только когда за шторкой раздалось сдержанное покашливание официанта, принесшего первые блюда заказа.
Вечер был в самом разгаре, когда Толик вдруг почувствовал, что на диване, обитом темно-синим бархатом, лежит биологический объект, излучавший нужный ему фон. Он внимательно осмотрел поверхность и нашел два длинных черных волоса. Люба с удивлением посмотрела на него и озорно спросила:
– А что, белокурые вам не сгодятся?
– Во-первых, одних только волос мне от тебя будет мало, а во-вторых, они у тебя не белокурые, а рыжие.
– А ты откуда знаешь? – удивилась Люба.
– У меня кармическое зрение, – нагло заявил он.
– Правда? – недоверчиво спросила она.
– Что, мало доказательств?
– Мало.
– Спроси о себе, что хочешь.
– Оно, конечно же, лучше бы звучало «проси для себя, что хочешь», ну да ладно, на безрыбье и таракан – щука. Когда у меня день рождения?
– Фи, – состроил Толик недовольную гримасу, – вы нас за кого держите?
– За вас и держим.
Толик внимательно всмотрелся в Любу, потом схватил комичным движением ее ладонь и поводил по ней слюнявым пальцем. Потом схватился за голову в позе роденовского «Мыслителя» и в конце концов сдался.
– Ага, разоблачили подлого мошенника! – торжествующе кричала Люба, теребя его за рукав. Толик закрывал голову руками, как если бы его собирались бить, и верещал что-то невнятное. Было весело и легко.
Уже под конец вечера, стоя у постели со спящей Любой, он ей прошептал на ушко:
– 12 мая 1967 года.
2 мая года 1993-го от Р. Х. Дача Президента…
– Доброе утро, Икрам Абдулаевич.
– Доброе утро, Людмила Андреевна.
Родионов с Президентом уже виделся с утра и стоял в стороне.
– Чай, кофе?
– Кофе.
– По-турецки?
– Вы осведомлены о моих пристрастиях?
Президент мягко улыбнулся Пажитновой. Он с утра выглядел несколько уставшим, но уверенным в себе.
– Я надеюсь, Лев Петрович ввел вас в курс событий.
– Да. И я сразу хотела бы задать несколько вопросов, господин Президент.
– Зовите меня Икрам. Я готов.
Людмила смотрела на Президента.
– Итак, – сказал он.
– Итак, – передразнила она его, и оба улыбнулись, как люди, понявшие друг друга.
– Итак, что предшествовало первой фразе Татарина?
– Почему Татарин? – спросил Президент. – А, понял – незваный гость.
– Вы, Икрам, далеко пойдете, – засмеялась Людмила.
– Куда уж дальше? – в тон ей ответил Президент.
– Прекрасно, мы сработаемся, – откинулась в кресле Людмила. – Итак. Что было? Вы можете не рассказывать, о чем говорили, но расскажите о своих ощущениях.
– Ощущение было одно, как у свежевскрытого сейфа. Даже, по-моему, был какой-то лязгающий звук.
– Ну, предположим, звуки – это все соматика, а вот ощущения действительно важны. По всей видимости, кто-то очень долго настраивался на вас, а потом подобрал-таки ваш личный Код.
– Но разве это возможно? Человек не компьютер…
– Нет, человек и есть компьютер, биологический и архисложный. А Татарин, по всей видимости, обладает способностью читать коды сознания, как настоящий компьютер.
– Вы знаете, а ведь он мне передал кусочек, как он выразился, «самого себя».
Лицо у Людмилы заострилось, глаза сузились, как у хищницы.
– Там столько всего было в этом чувстве…
– Что именно?
Президент задумался.
– Такое ощущение, что он давно и много думал обо мне. А еще такое, – он сделал в воздухе неопределенный жест, – вроде горького шоколада.
– Вкусовая ассоциация?
– Это трудно передать, но если сравнивать со вкусом, то да. И немного кислинки.
– Аллюзия сладкой смерти.
– Я не понимаю.
– Это просто. Любой человек живет противоречиями, и на каждое чувство всегда найдется свой антипод в подсознании. Так и с чувством самосохранения, которое входит в первичный пакет сознания. Другой вопрос, что для того, чтобы усилить чувство саморазрушения до полулетального состояния, нужен чрезвычайно сильный раздражитель, событие, ряд событий или направленное воздействие на психику.
– Я в этом не очень хорошо разбираюсь, но в целом понял. То есть, по-вашему, Татарин, как мы теперь его зовем, имеет склонность к суициду?
– Да, впрочем, как и все мы. Но скорее всего это пассивное склонение к суициду. Это как на войне, когда солдат получает плохое письмо от невесты, а потом ищет в бою опасность.
– Ну, так пусть и кончает сам с собой, не трогая меня.
– А вы как-то связаны друг с другом в его подсознании. Возможно, что вы в своей жизни уже как-то пересекались с ним.
– И что нам это даст? Я с многими в своей жизни встречался.
– Мы можем по почерку внедрения выяснить, кто он, а затем попытаться найти его в запасниках вашей памяти. Тогда по крайней мере мы сможем узнать, как он выглядит и какой у него пси-фон.
– Что для этого нужно?
– Вам надо будет довериться и пустить другого человека к себе в душу.
– Я не хочу.
– Я этого и боялась.
– Чего, моего страха перед этой процедурой?
– Да, фобии. Но, к слову сказать, в этом нет ничего страшного, ваше сознание никто не будет отключать, не будет сканировать всю память. И, естественно, никакой суггистики, то есть влияния на ваше сознание.
– Я не готов.
– Добавлю, кстати, что если Татарин смог взломать защиту вашего мозга, то по аналогии с компьютером он мог посадить в нем вирусоподобные программы, например, для того, чтобы его пси-фон не был считан, он мог ввести программы, вызывающие страх перед вмешательством в сознание извне.
– А прочитать содержимое памяти он таким образом мог?
– Мог, но, поверьте, это на самом деле меньшее зло, какое можно сотворить, гуляя по закоулкам чужого сознания.
– Какое тогда худшее?
– Можно, например, ввести в сознание или в какие-нибудь пыльные чуланчики подсознания программу-самоликвидатор.
– Он же и без того собирается убить меня, зачем ему это?
– А вдруг сорвется, тогда он все равно будет знать, что если не он, то вы сами его дело доделаете и самоликвидируетесь, – привела свой последний аргумент Люда.
Президент встал и сухо произнес:
– Я подумаю над вашим предложением, Людмила Андреевна, а пока прошу организовать какую-нибудь минимальную защиту. От этого вашего Татарина. До свидания.
– До свидания, Икрам, – попрощалась Пажитнова. – А вообще, за свои секреты могли бы и не бояться.
2 мая года 1993-го от Р. Х. Дом Анатолия…
Излив на Любу весь восторг своего голодного тела, Толик, наконец, успокоился и лежал на своей старенькой полутороспалке, разглядывая, как в детстве, потолок.
– Толян, ты – это… что-то, – сказала напоследок Люба и тут же уснула.
Он вытянулся на кровати и переваривал полученную за день информацию.
«Итак, погоня. Ну, что же, этого следовало ожидать. Мое личное счастье занесло меня в эту кабинку. Я оказался в нужном месте, в нужное время – еще три часа, и информация бы «остыла», – он перевернулся на бок и продолжил рассуждения. – Теперь мне не надо считывать информацию из воздуха, эта черноволосая мадам сама все расскажет. Интересно, как ее зовут? Наверное, какая-нибудь Гульнара или Хабиба».
Ему не терпелось узнать все о противнике, но он благоразумно отложил «допрос» волосков и решил поспать.
Спал он 45 минут.
Волос лежал на листе офисной бумаги и выглядел просто волосом. Толик усмехнулся, представив, какой объем информации несут подобные волоски и сколько пыли от отмерших клеток эпидермиса столбом стоит от каждого человека, где бы он ни прошел. Человек еле-еле научился хранить в постоянной памяти компьютеров сотни мегабайт информации, а биологическая память белковых соединений несет в себе столько сведений о живом существе, что даже маленькие цифры порядков выглядят внушительно. Поистине биокосмос по своей необъятности подобен своему тезке – Космосу большому!
Толик сосредоточился, закрыл волос сферо-экраном, чтобы никакая информация не могла вырваться наружу, и начал погружение.
Яркая мощная вспышка пси-энергии ударила ему в руку и попыталась разлететься во все стороны, но сфера выдержала удар.
Люба сквозь сон почувствовала удар и заворочалась в постели, а за стенкой заорал диким голосом вечно шляющийся к Толику соседский кот.
«Видно, все же что-то просачивается», – подумал Толик и накрыл место действия дополнительным блоком. Кот теперь уже не орал диким голосом, а лишь тихо шипел на кого-то. Толик, слегка прикоснувшись к кошачьему сознанию, успокоил его.
Теперь ему никто не мешал, и он сосредоточил все внимание на сфере. Разбуженная энергетика живого белка теперь заливала всю сферу и играла всполохами темно-красного и фиолетового. Он ввел руку прямо внутрь энергетической сферы, почувствовал и тут же приструнил разбушевавшуюся, неуправляемую разумом агрессию.
– Спокойно, – приказал он энергии, как животному, – теперь я твой хозяин.
Буря внутри энергосферы, слегка проурчав, тотчас слегла.
– Кто твоя хозяйка?
В мозгу, как на выходе с телеграфного аппарата, прошло «Пажитнова Людмила Андреевна». Толик с минуту подумал и приказал:
– Усни.
Все стихло. Он убрал сферу и лег спать.
Людмила в этот момент занималась любовью с молодым человеком, которого держала при себе специально для этой цели, и слабо пробившийся всплеск тревоги не услышала.
Родионов спал дома, рядом беспокойно ворочалась жена, он вторым уровнем подсознания видел свой внутренний будильник, который говорил ему: «Через полчаса вставать», и старательно продолжал спать.
Президент бодрствовал уже полчаса. Он проснулся с острым ощущением присутствия Татарина, ему показалось, что тот находится рядом и смотрит на него с укоризной.
Михаил Смыслов, двадцативосьмилетний начальник президентской охраны, проверял посты на объекте «А-1» (личные покои Президента), и у него все было в порядке.
2 мая года 1993-го от Р. Х. Дача Президента и город…
Поворочавшись с полчаса, Президент встал, умылся и оделся. Затем поднял трубку связи с охраной. Ответил сам Смыслов.
– Слушаю вас, Икрам Абдулаевич.
– Зайдите ко мне, Миша.
– Да, сейчас.
Через три минуты в дверь аккуратно постучали.
– Доброе утро, Икрам Абдулаевич.
– Доброе утро, Миша. Вы когда-нибудь спите?
– Да, конечно, сплю.
– Когда вас ни позови, вы всегда рядом…
– Да нет же, это обманчивое впечатление, просто я обычно сплю рядом с вахтой, и, если что, ребята меня всегда могут разбудить.
– Скажите, Миша, а можно было бы сейчас выйти в город?
– То есть как, выйти? – не понял Смыслов.
– Я только сейчас поймал себя на мысли, что уже много лет не был в городе. Я бы хотел погулять по нему. Вы, наверное, хорошо знаете город?
– Да, неплохо.
– Поехали прямо сейчас, Миша, я вас прошу.
– Да я, Икрам Абдулаевич, и не вправе вам отказать.
– Миша, отбросьте весь этот этикет. Значит, едем?
– На какой машине вы хотите отправиться?
– На какой-нибудь, не сильно бросающейся в глаза.
– Тогда на моем «жигуленке», только возьмем двух моих ребят.
– Нет, одного.
– Хорошо, тогда Ищенко.
Над остывшей за ночь южной столицей робко поднималась фиолетовая заря. Центральные улицы города желто светились ртутными фонарями. На площади, устало прислонившись к своему белому дежурному «Опелю», стояли два гаишника, и один из них при виде знакомой машины кивнул Мише, проезжающему мимо.
Они свернули в сторону старого кинотеатра и военного госпиталя.
«Боже, – подумал Президент, – как давно я не был на этой улице. Как много всего здесь изменилось! Вот тут был старенький консервный завод, и в студенческие годы я приходил сюда подрабатывать на выгрузке овощей».
Навстречу им на старом велосипеде проехал немолодой человек с невыспавшимся лицом.
«Я сам себя запер в дворцах, садах и кабинетах. Я соскучился по простым, тихим, пусть и грязным, улицам, по которым ходят пешком или едут на велосипедах. Где живут простые люди, с простыми проблемами».
– Миша, останови тут.
– Хорошо, Икрам Абдулаевич.
Они остановились на пустой улице между длинными заводскими заборами. Вышли. Помолчали.
– Миша.
– Да.
– Я тебя хотел спросить…
– Да, Икрам Абдулаевич.
Президент заколебался и спросил не то, что хотел.
– Я хотел спросить: а что у твоей машины двери такие тугие?
– Они не тугие, Икрам Абдулаевич, они бронированные.
– А… теперь понял.
Прохладная тишина наполняла это утро. Президент прошел десяток метров по улице и встал, разглядывая ржавую металлическую ограду забора, проросший сквозь асфальт росток, пачку «Мальборо», смятую и запыленную, весь этот материальный мир заводской окраины и подумал, что для большей части людей в этом городе все это – часть повседневной жизни. И они живут лучше, чем он, спокойнее. «Хотя, с другой стороны, – продолжал рассуждать Президент, – я идеализирую эту жизнь, а эти простые люди наверняка склонны идеализировать мою. Они презирают меня, может, даже ненавидят, как Татарин, но все равно идеализируют и не прочь оказаться на моем месте. Они, как правило, не понимают, что все мы несем в самих себе огромную часть этого мира, именно ту часть, за которую мы отвечаем. Все мы движемся к какой-то цели своего существования. Даже материальный мир и все его объекты, вот эта жухлая трава, эта смятая пачка, имеют ее. Пачка когда-то заключала в себе сигареты, и это была одна физическая и банальная цель, которая на виду и не вызывает сомнения, потом какой-то работяга, нет, скорее всего это был студент, выкурил все сигареты и бросил ее. Бросил именно в тот момент и в том месте, которое само по себе тоже работало на цель. Возможно, чтобы привлечь мое внимание и заставить задуматься о смысле всего сущего. Так и я или Татарин, все мы скоро реализуем свои цели. Он меня или я его по большому счету безразлично, кто-то раньше, кто-то позже… Тьфу, что за гадость и пошлость в голову лезут».
– Домой, – скомандовал он, твердым шагом направляясь к машине.
Машина тронулась и через минуту пронеслась мимо старого дома, где спал Толик.
2 мая года 1993-го от Р. Х. Дом Анатолия и рядом…
Он проснулся за минуту до звонка старенького будильника «Янтарь» и провел ее в ожидании препротивнейшего звона, потом легким движением прибил кнопку звонка и рванул на кухню. Люба, как ни странно, проснулась легко и, выпив чашку черного чая, спокойно удалилась на «работу», оставив в комнате только легкий привкус своих духов и обещание позвонить.
Сегодня у него было много работы. Микросхема, купленная на толкучке, идеально подошла к джойстику, заставив системы управления всех позиционеров послушно следить за его малейшим движением. Нажатием большой кнопки он включил систему автонаведения, выбрав самого себя в качестве цели. Толик улыбнулся и решил поиграть с автоматикой. Он тихо двинулся влево. Изображение на мониторе тоже последовало за ним. Он прыгнул вправо, но система вновь не упустила его. Толик пожалел, что комната узковата для подобного эксперимента, и снял захват цели с себя. Он погулял с объективом по соседским деревьям, по небу в поисках самолетов, по заборам, но ничего не нашел. В конце концов он выставил систему на самостоятельный поиск цели и навел объектив на калитку. Ему необходимо было проверить работу системы на большей дальности, и он решил навестить свою крестную, которая жила в двух километрах от его дома, в железобетонной однокомнатной «хрущобе». Крестная детей не имела, а потому прожила жизнь, воспитывая племянников. Его собственная семья хотя и жила рядом, но к Рае, как звала крестную его мать, почти никогда никто не заходил. Контакты поддерживались лишь от случая к случаю. Только когда его семья уехала в Россию и он стал чаще навещать крестную, он понял, до какой степени тяжелая жизнь досталась ей. Они с дядей Андреем, которого он больше по традиции называл крестным, жили чрезвычайно бедно и очень одиноко. Любимые племянники повзрослели, а потом, перессорившись, каждый по своей причине к Рае больше не приходили, дети племянников, вытянувшиеся подростки, неоднократно зазывались в гости, но тоже не приезжали. Отчасти поэтому визиты Толика вызывали всегда искреннюю радость, от которой и у него самого становилось легко на душе. По обыкновению он привозил им ящик тушенки, растительного масла и риса. Из этих продуктов наспех готовился плов, которым его тут же и угощали. Сами же они на свою пенсию могли позволить себе только сечку и печень больных коров, которую продавали на рынке для собак.
– Толик, как хорошо, что ты приехал, – сразу запричитала крестная, – Максим недавно своего Сашку женил, так нас пригласили, посадили за один стол с родителями. Все так хорошо было.
– А сколько ж Сашке нынче лет? – спросил Толик.
– Да уже 20. Вот и женили теперь, – нелогично связала события крестная.
– А он что, не служил, что ли?
– Нет. У него теперь отсрочка до конца института. А там, смотришь, денег соберут и совсем справку ему купят, чтоб в армию не идти.
– Ага, что он полный идиот, а не наполовину, – язвительно вставил дядя Андрей. – Раньше вон как-то не принято было косить от армии.
– Ну и что, старый, тебе какое дело?
– Мы, вон, служили как надо, по три года, и ничего, и Толик, вон, в Афгане воевал, но вернулся же, и все в порядке, зато честь есть и совесть при нем.
Толик не знал, что ему отвечать на такие речи. Он вообще не любил разговоры об Афгане, войне, а дядя Андрей, наоборот, обожал на эти темы поразглагольствовать.
– Ну что ты опять завел свою шарманку. Пошли вон лучше к столу, – на корню погасила разгорающийся разговор крестная.
Дядя Андрей встал с кровати, на которой проходила его старость, и с довольным видом прошел к обеденному столу. Пока выставлялись нехитрые яства и крестная мягко переругивалась со своим супругом, Толик вытащил из сумки ноутбук, подключил к нему аппаратуру и включил все это в розетку.
– Это у тебя чего? – поинтересовался дядя Андрей.
– Компьютер.
– Это такой, как у нас на заводе в АСУ стоит?
– Почти, – улыбнулся Толик, вспомнив шкафы заводского АСУ. – Только поменьше.
– До чего техника дошла! – покачал головой дядя Андрей. – А что он может?
– Дом охранять, – не сильно задумываясь, ответил Толик.
– Как так?
– Сейчас покажу.
Он дождался окончания загрузки, активизировал драйвер позиционера и включил картинку.
– Это мой двор, – прокомментировал Толик: за годы своеобразной дружбы дядя Андрей ни разу не был у них дома.
– Ни хрена себе. Это как по телевизору что ли?
– Что-то вроде.
– Хе, ну и что толку, что ты увидел калитку, а вдруг кто-нибудь через забор полезет?
Толик плавно повел джойстик, картинка поднялась к забору, на котором сидел кот. Он быстро набрал на клавиатуре характеристики захвата цели, но кот, греясь на солнышке, мог еще часы пролежать на его заборе. Тогда он набрал приказ на уведомление о передвижении цели и сказал дяде Андрею:
– Все, теперь можно идти обедать.
– И что? – только и произнес крайне заинтригованный крестный.
– А то, что теперь этот котяра от нас далеко не уйдет.
С предельным недоверием на лице, косясь на монитор, дядя пошел к столу. Но долго ждать не пришлось. Раздался писк ноутбука: кот, потянувшись, важно пошел по забору, по-хозяйски осматривая свои владенья. Система требовала принятия решения, мигая надписью в верхнем правом углу. Толик подумал, что это тоже пригодится, и нажал на кнопку «Пуск».
Там, во дворе, щелкнул спусковой электромагнит, заставив кота насторожиться. Толик обернулся и увидел на лице дяди Андрея, который соскочил со своего места вместе с ним, мимику легавой на гоне. Для полной победы над котом Толик сделал еще два «пуска», и кот, не выдержав, юркнул с забора.
– Вот это да! – восхитился дядя Андрей. – А Президент исламистов по горам поймать не может.
– В горах электричества нет, – соврал Толик, не называя истинную причину бесконечной войны и не желая поддерживать бесполезный спор.
3 мая года 1993-го от Р. Х. В электричке…
Электричка ехала в сторону гор. Толик решил, что основательная проверка системы в городских условиях невозможна, так как подходящая частота активно использовалась военными. Электричка, направлявшаяся из столицы в сторону области, была неестественно пуста, и Толик расположился на жестком деревянном сиденьи с максимально возможным комфортом. Его «станок» стоял вертикально у окна, был увесист и потому не представлял интереса для тех, кто решился бы его умыкнуть. Зная об этом, Толик небрежно разлегся и скоро уснул.
Он проспал всего сорок минут, когда на очередной платформе в вагон вошла пожилая женщина с редкостным для этих мест видом дачницы. Видя, что он приоткрыл глаза, пассажирка вежливо спросила:
– Вы не будете возражать, если я сяду здесь? – и, дождавшись кивка, поставила сумку на сиденье напротив.
В пустом вагоне даже кивок головой можно было расценить как приглашение к разговору, и поэтому, только электричка простучала на выходных стрелках, она поинтересовалась:
– Вы местный?
– Вроде того.
– Тогда вы, наверное, не успели забыть, сколько пенсионеров ездило раньше на ней на дачи…
– Да.
– А сейчас, можете себе представить, на весь дачный поселок я одна настоящая дачница.
– А что, бывают ненастоящие?
– Еще как бывают! У нас на пятьсот дач сейчас функционируют только восемь, а остальные уничтожены этими нуворишами.
– Как уничтожены?
– Кто-то уехал, кто-то бросил свои участки, кого-то выселили, и эти новые начальники своей страны снесли дачи, а на их месте поставили свои дворцы.
– А как же хозяева?
– А кто спрашивал таких маленьких людишек, как мы, они и своих-то не сильно замечают, а мы им вообще чужие. Приехала техника, бульдозеры, на одном конце ковш поставил, на другом вышел, как по дороге прошелся. Дачки-то все деревянные были. Мне еще повезло, что мой участок в плохом месте стоит.
– И что, никто не сопротивлялся?
– Да нет, был один парень. Он, когда у него дачу сломали, а потом жену убили, взял оружие и, наверное, человек тридцать убил этих новых баев да их бандюг. Да их домов восемь штук сжег, пока его не поймали.
– Убили?
– Да, – помолчав, сказала дачница. – Только поизголялись сначала, потом труп на въезде в поселок повесили и, когда приезжали на своих «мерседесах», сигналили. Радовались, наверное.
– А что же вы не боитесь туда ездить?
– А я одна, потому и не боюсь ничего, да и этим извергам я не нужна такая, хотя… Хотя один раз им моя честь понадобилась, с пьяных глаз.
– И что, отбились?
Она так посмотрела на него, что он все понял.
– Так зачем вам туда? – уже совсем не с тем чувством, с каким начинал разговор, спросил Толик.
– Вы знаете, молодой человек, моей пенсии хватит на восемь буханок «президентского», а пустые дачи тоже кормят.
– Даже сейчас, весной?
– Даже, да и как ее оставить сейчас, когда вся в цвету, как невеста. А завтра, смотришь, кормить начнет. Слава Богу, хоть проезд бесплатный. Ой, да я вас совсем заболтала, вы спите, – и она пошла в дальний конец вагона, где из-за разбитых окон гуляли сквозняки.
3 мая года 1993-го от Р. Х. Центр народной медицины «Великий путь»…
Верхний, девятый этаж бывшего комсомольского издательства занимал «Великий путь», а посему всякое собрание экстрасенш и магинь фирмы Сергей Еременко, заместитель коммерческого директора «Пути», обзывал шабашем на Лысой горе. Он проработал в фирме уже два года, но упорно продолжал посмеиваться над тем, чем занимались штатные целители и знахари на трудовом соглашении. На его беззлобное ехидство весь экстремальный персонал отвечал взаимностью и прогуливался по его персоне своими сверхъестественными возможностями. Не раз и не два у него считывали информацию прямо из головы, ему пророчили, предрекали, помогали всеми способами, но он напрочь отказывался верить в магию. Открыто вредить ему не решались по причине его хороших и даже где-то особых отношений с Людмилой. Отношения у них и впрямь были нестандартными для офисного мира, и более всего они напоминали отношения тети и племянника.
Вот мимо проплывает «их колдовское Величество» Лена Промыслова.
– Привет, Сережа.
– Привет, Лен, как дела?
– У меня просто не может быть плохо.
– Извини, не подумал.
– Нет, ты все правильно делаешь – надо жить традициями. Это необходимо для поддержания равновесия всего мира.
– Ладно, Лен, я сейчас что-то не готов к лекции.
Она сменила улыбку «ласковой феи» на «остроумную девушку».
– Ты все шутишь. Как у тебя дела?
– Как сажа бела, сделок нет и не будет, в посредничество я не верю, а зарплата с моими алиментами как раз на хлеб с томатным соком.
– Займись целительством, у тебя же хорошо получается с иголками.
– Нет, это не мое. Лечить буду, только если приспичит, и то для души, а зарабатывать на этом – увольте.
– Тогда сам выкручивайся.
Он шутливо откланялся.
– Что и делаем, ваше Величество.
Лена пошла в кабинет Людмилы, а Сергей – в коммерческий отдел «катать нарды» с водителем.
В кабинете хозяйки было темно. Горели свечи, курились ароматические палочки и какая-то другая гадость. Над окном, наглухо зашторенным плотной тканью, светился под лучом лазера красный шар, а справа от него каждые четверть секунды вспыхивала фотовспышка. Людмила, увидев в дверях Лену, пригласила ее жестом сесть рядом с собой. В кабинете уже присутствовали все женщины, входящие в состав Малого круга, и с приходом Лены Людмила начала:
– Так, девочки, мы сегодня ищем человека, которого никто не видел, мы имеем лишь слабый ментальный след. Объясняю: его попросил найти очень и очень большой человек. Незнакомец провел ментальное вторжение в его сознание.
– Программатор? – поинтересовалась Надя.
– Не знаю, может быть, Клиент не дал добро на сканирование, и не даст, скорее всего. А у нас есть только слова человека, которого мы ищем.
– То есть он что-то говорил? Как?
– Да, прямо так и говорил. В голове клиента.
– Что?! – вскочила Лена. – Прямой речью в чужом сознании?!
– Да, а еще пока он говорил, одновременно уничтожил следы ментального следа и на втором, и на третьем уровне подсознания. Теперь представляете, с кем мы имеем дело? Да мы всем табуном его одного не стоим.
– Значит, он мужчина? – полуутвердительно произнесла Рива Львовна.
– Да, по всей видимости, мужик средних лет. Так, – скомандовала Людмила, – сосредоточились. Сначала я открою вам, что пока наскачивала, потом сольемся в две сущности. Я, Лена, Надя и Женя будут слушать, а Ольга Владимировна, Рива Львовна и Женя будут искать. Поиск инициирующий, образ – волк-вожак против молодого одинокого чужака. Всем ясно?
Все молча согласно кивнули.
– Тогда можно начинать. – Она сняла трубку и приказала секретарше, – Оль, отключи меня и запри приемную – здесь никого нет.
Она вставила кассету в магнитолу, и кабинет заполнила однообразная обволакивающая тело и душу музыка. Вспышка в углу зачастила и, подчинясь темпу музыки, заработала с ней в унисон. Люда торжественно зажгла пять старых и толстых церковных свечей на своем столе и подпалила свежие ароматические палочки.
Лена свалилась в медитацию обвально. Первым ушел звук, затем свет и запах. Следом произошел отрыв от тела и включилось астральное зрение. Оставаясь всегда честной с самой собой, она понимала, что вся эта околонаучная терминология – полная чушь: то, что испытывала она, терминологией передавать не стоило, но, подчиняясь кругу и необходимости как-то выражать мысль, она говорила с «девочками» на их языке. Она очень не любила слияния в Сущности; даже пребывая в ней, где каждый сливался в Единое, она каким-то неведомым образом оставалась сама собой. Но она соглашалась на слияние потому, что оно всегда давало новое Знание. Это был своего рода обмен.
Людмила могла бы рассказать ей о Татарине словами, и, пожалуй, за два-три часа она уловила бы все, что касается этого человека, но сейчас, слившись с Людой сознанием, она получила необходимую информацию за секунду. Она увидела его астральный портрет, запечатленный в сознании Президента, несмотря на то, что он его тщательно затер и исказил. Плохо ли, хорошо ли он дошел до них, для поиска это было уже что-то.
Сущность всегда мощнее астрала, и сейчас четыре астральных тела, объединившись в Одну сущность, стали видеть и слышать ярче и отчетливее, перед внутренним взором вспыхнула дата: «Весна, год 1959». Возникло тело: мощный сгусток Энергии, шар голубого цвета с коричневыми прожилками. Заряд: от сгустка, как при взрыве, во все стороны полетела энергия. Путь: витки бесконечной спирали большого диаметра, все круче и круче поднимающиеся кверху и исчезающие в бесконечной выси, как будто малыш поднял конец пружины и поднял ее высоко-высоко, а нижний ее конец так и остался лежать на земле. Теперь одна Сущность нащупала в бесконечности многих прочих лишь по одному известному паролю другую и передала найденный образ Татарина. После передачи сообщения они вновь обособились и вошли в Образ.
Лена – Сущность теперь была волком, вожаком. Они шли по весеннему редколесью. За ним шла вся стая, самки, щенята, молодые волки. Он вел их с зимней стоянки туда, где была еда. Они шли уже неделю, но свежих следов не было. Зато было другое. Уже два дня их путь преднамеренно пересекал след одинокого молодого волка. Когда-то очень давно вожак сам был таким и знал, что волк один не выживет и, если не прибьется к какой-нибудь стае, обязательно погибнет. Но если одиночка решит войти в стаю, то ему придется сразиться с вожаком. Если победит, то станет вожаком, заберет себе всех самок и будет есть лучшие куски мяса из добычи, если нет – погибнет. Есть и другой путь, но его не выбирают одиночки, которые долго ходят одни, его выбирают слабые волки, только недавно отставшие от своей стаи, это путь унижения и подчинения вожаку, но порой и он не спасет. Когда вожак ходил один, ему повезло: он сумел в одиночку завалить молодую самку кабана и отъесться перед дракой с тем, кто был вожаком этой стаи. Но все в мире, как и волчьи стаи, ходит кругами, и вот теперь пришел этот. Нет, он не боялся его, он сам силен, опытен и уже не раз подтверждал звание вожака в своей стае, но все равно этот чужак беспокоил его.
На вершину хребта стая вышла к полудню, и он решил сделать здесь дневку. Щенки поскуливали и пытались сосать пустые груди самок, те рычали на них и даже покусывали, остальные же улеглись, спрятав носы от мелкого дождичка. Он осмотрел свою стаю и пошел к зависшей над пропастью скале. Там бил шквальный ветер, и ему пришлось прижаться к большому камню. Сейчас он видел на многие и многие километры вокруг. Он знал, что одиночка перевалил в эту долину, и надеялся учуять его, найти его и первым дать ему бой. Но странно, сколько бы он ни вслушивался, сколько бы ни всматривался в теряющуюся в тумане даль, одиночки нигде не было видно. Он был обескуражен, чувства подвели его в этот раз, и он медленно пошел к своей стае…
Людмила подошла к окну, распахнула его, потом достала из бара бутылку бренди и разлила по хрустальным стаканам, крупно поломав шоколад, раздала всем. В открытое окно радостно било полуденное солнце. Она хмуро смотрела на сидящих перед ней женщин и катала во рту кусочек шоколада.
– Что же получается, подруги мои?
Лена пожала плечами.
– Получается, что в городе его нет – никаких следов.
– Не может же он каждый час закрывать за собой след, ты это понимаешь?
– Понимаю, и это говорит о том, что его в городе действительно нет.
– И что же это тогда было, с Клиентом?
– Наверное, он транзитник.
– Такой силы? Да еще говорящий об убийстве?
– Может, это и есть его главная цель?
– Я цели Татарина пока не вижу, впрочем, как и его самого, а вот твою симпатию к нему вижу хорошо. Чем он тебя взял?
– Он положительный. А потом в нем есть что-то, что находится рядом с целями Большого пути.
– Да уж, его спираль скоро взлетит, правда, для этого ему понадобится убить Клиента. Только тогда все мы здесь ответим за то, что Клиента не сохранили.
– Клиент – сволочь, и ты это знаешь.
– Знаю, но от его денег ты не откажешься.
– Нет, боюсь, что откажусь.
– Ленка, сука, ты же не бросишь меня в этом дерьме? – Людмила схватила подругу за плечи и начала трясти ее, как грушу. – Ты же понимаешь, что без тебя мне кранты!
– Я тебя не брошу, но зла Татарину не сделаю.
– Хорошо, – успокоилась Люда. – Но давай хотя бы блокируем его, не дадим ему сделать зло. Убийство – оно всегда убийство, и никому от этого лучше не становилось. Или ты думаешь, грохни он Клиента, здесь жизнь лучше станет? Да на его место еще более страшный изверг сядет!
– Я не могу что-то думать о будущем, я не пророчица, я ведунья.
– Ну, ладно, блокировать его ты согласна?
– Его не заблокируешь.
– Ну, хотя бы выслеживать его поможешь?
– Хорошо, – после продолжительного молчания сказала Лена, – в дежурствах я поучаствую, только шоколада не жалей.
Люда облегченно улыбнулась:
– Тонны хватит?
3 мая года 1993-го от Р. Х. Пансионат в горах…
Шторы были отодвинуты, аппаратура включена, а в открытое окно било полуденное весеннее солнце. Толик сидел на краю скалы в полутора километрах от пансионата. Он вскинул бинокль и внимательно смотрел, как двигается система наведения вслед за движением джойстика. Затем посмотрел на экран ноутбука, стоявшего рядом. Система взяла на режим слежения главу семейства, медленно поднимающегося по тропе, что бежала под его ногами. Несмотря на дрожание двадцатикратной оптики бинокля, в окне номера был виден штатив, а медленное движение сервоприводов отражалось на мониторе.
Сосед по коридору, отец многочисленного семейства, поднимался со всем своим табором к перевалу. Толик сидел на камне у тропы и счел необходимым поприветствовать своего нового соседа.
– Ну, как тебе наши горы, коллега?
– Просто класс! – проорал в ответ Толик.
Пансионат принадлежал Управлению железной дороги, Толик без труда устроился в него по сделанному еще в Москве эмпээсовскому удостоверению. Двадцать минут назад, когда он установил всю аппаратуру и пошел с сумкой в горы, в дверях холла его окатила холодная волна. Источник находился далеко, но был очень сильным. К счастью, рядом оказался мягкий диван и он успел сесть и «исчезнуть». Ему повезло и в том, что за те десять минут, пока он неподвижно сидел в кресле, его никто не потревожил. Именно в этот момент его трогать не стоило.
4 мая года 1993-го от Р. Х. Правительственная трасса…
Шоссе жило своей будничной жизнью. Неслись машины, менты лениво следили за народом, народ так же лениво ждал своего автобуса на остановке. По тротуару вдоль забора воинской части мама везла в коляске малыша. Все было, как всегда, и Толик отвлекся на созерцание пейзажа лишь на двадцать секунд, просто для контрольной проверки. Он уже почти десять минут монтировал на крыше девятиэтажки то, что в подмосковном КБ окрестили как изделие «Куб». Собственно, это была пусковая установка, укрытая в короб кубической формы, с обшарпанной на боках краской и всякими надписями типа «Осторожно! Высокое напряжение!». От короба к ближайшему силовому щиту шел обшарпанный, как и сам короб, кабель.
– «Вскрывать без кода, только для личной встречи с Господом», – мрачно шутили ребята из подольского НИИ.
Несмотря на внушительный вид, «Куб» весил всего восемь кило вместе с треногой и в сложенном виде выглядел как груда кусков картона из-под банановых коробок. В собранном виде это был контейнер, который по кодированному радиосигналу откидывал стенки, открывал саму пусковую установку и выкатывал ее на раскладывающихся рельсах на два метра к краю крыши на огневую позицию. Толик поставил датчик GPS и взял азимут на «канал № 5». Ему оставалось еще три крыши, а в зоне его «внимания» все прибавлялись и прибавлялись новые «пациенты». К концу работы, уже в поздних сумерках, он шел домой, до которого и было-то всего ничего, и шатался, как пьяный. За целый день он промыл мозги более чем трем тысячам невольных свидетелей его работы. Для них теперь эти электрошкафы стояли чуть ли не тысячу лет, при этом он чувствовал, что сам потерял сотни две годков собственной жизни.
4 мая года 1993-го от Р. Х. Центр народной медицины «Великий путь»…
Люда запалила лампаду перед образом. Свет озарил спокойно-мудрые глаза, заглянувшие в душу. Она внимательно посмотрела на образок, отошла, вновь искоса посмотрела на красный угол. Он что-то говорил. Медленно, не торопясь, слово за словом, как на лениво бегущей строке, вспыхивали слова в душе и вновь повторялись. Люду начало мутить, накатила волна почти физически ощущаемой тревоги. Она попыталась оторвать глаза от двухсотлетнего лика и не смогла. Слова, как молот, били в грудь, ноги подкосились, и она рухнула на колени.
– Помоги ему, ибо есть он орудие в руках моих.
– Нет, врешь! – орала Люда. – Я не верю ни в какие чудеса! Этого не могло быть. Это все ты! Ты желаешь спасти его тело и свою душу и наводишь на меня галлюцинации. Я не верю тебе, я не верю ему, я никому не верю.
– Тогда зачем ты меня сюда пригласила? – пожала плечами Лена.
Она встала, намереваясь уйти.
– Сиди, – приказала Люда.
Лена не села, но остановилась.
– Чего ты от меня хочешь? Ты же знаешь, что это правда.
– Ты что, рехнулась? Или ты думаешь, что я не в себе и поверю в такое. По-твоему, я каждый день ни свет ни заря разговариваю с Богом?
– Не впадай в грех неверия. Ведь ты же опытный пси-мастер и сама внутри себя можешь проверить действительность происходившего. Просто весь твой практический опыт восстает против подобного факта. Все твое неверие – в этом. Но Бог есть, и он заступается за него. И видно, что это в промысле Божьем – испытать тебя.
Застыв как камень, Люда слушала Лену, и в ее оцепеневшем взоре всполохами метались то страх, то отчаяние, то безрассудность. Не отрывая взгляда от одной точки, она медленно заговорила:
– Я не боюсь говорить с Ним. Просто я боюсь ошибиться: вдруг это не Он? Вдруг это наведенное…
– И ты решила, что это атака Татарина?
– Да, я думаю, что это, скорее всего, была атака Татарина.
– Нет, вряд ли. Во-первых, ты не Президент…
Люда возмущенно замахала руками и зашикала на Лену.
– Клиент, понимаешь? Клиент!
– Да, извини, конечно же, Клиент, во-вторых, чересчур мощно тебя накрыло, а в-третьих, это такое святотатство, что никто на такое не решится, за такое приходит Великое проклятие.
– Но этого не может быть… – заорала Люда.
– Может, – тихо, но твердо ответила Лена.
– Но зачем? Не понимаю. Зачем кому-то понадобилась смерть какого-то царька, каких миллионы были и еще миллионы будут?
– Ему виднее. И помыслы его неисповедимы.
– Глупо, – уже успокаиваясь, сказала Люда, – но я только одно поняла. Я не остановлюсь.
– Ты приняла решение?
–Да, я буду защищать Клиента. Я дала слово, и, если я не помогу ему, у него вообще не останется никаких шансов. Может, Богу это милосердие угодно, а может – нет. Я уже ничего не знаю, а просто отдаюсь судьбе. Пусть будет так.
– Пусть будет так, – прошептала Лена.
5 мая года 1993-го от Р. Х. Дом Анатолия…
Внутренний будильник включился по традиции на минуту раньше механического. Толик открыл глаза, проверил точность хода – 5.59. Он снова закрыл глаза и блаженно провалялся последние тридцать секунд до мажорной темы «Солнце встает».
– Вечер, если он для меня будет, станет «вечером трудного дня», – подумал он.
Он вскочил, по-армейски кинул одеяло на спинку кровати и побежал в сад, где умылся остывшей за ночь водой. Наступил день «Ч».
5 мая года 1993-го от Р. Х. Правительственная трасса…
Радиоперехват и ясное видение говорило о том, что кортеж появится на повороте через четыре минуты. Толик лежал на горячей крыше дома и смотрел в небо. Ему не надо было смотреть на часы, его не интересовали сейчас мониторы, он просто лежал и собирался перед работой.
Не было ничего проще. Растворился в мироздании, потом собрался в абсолютную точку. Стал сам себе и ушами, и глазами, потом снова разлился в границах своего тела. Наконец он включил автоматику.
Эмоции ушли вглубь слоев подсознания, тело и разум обрели ясность и реакцию.
«Время», – подсказало ему подсознание.
Он встал, сделал дыхательные упражнения, размял суставы и подошел к краю крыши.
Менты стояли через каждые три метра обочины. Толик осмотрел ясным видением все здание. В лифте второго подъезда наверх ехали два гэбиста. Он послушал их мысли – обычный плановый осмотр здания, но первым делом они ехали осматривать крышу. Без особого желания «выходить в эфир» он выстегнул гэбистов максимально узким лучом.
«Ладно, через три минуты все кончится», – попытался он себя успокоить где-то на третьем уровне, а глаза уже смотрели на стайку машин, появившуюся на трассе, но еще не вошедшую в поле действия системы наведения. Он включил систему на автозахват целей и… И тут началось.
Машины еще не въехали в квадратанты монитора, соответствующие пусковым установкам, как по нему обухом ударило чужое воздействие. Его спасло лишь то, что, размышляя, секунду назад он держал личность глубже второго уровня, а с аппаратурой работал машинально, так сказать, на автопилоте, в противном случае удар, не ослабленный двумя верхними уровнями сознания, смел бы его в коллапс. Тело, ощутив психический удар, эпилептически дернулось и замерло. Но как только в секторе № 1 разбитого на квадраты монитора появилась цель – мотоциклист эскорта – мышцы снова вернулись к «программе» и подтвердили захват цели № 1.
(Цель № 1. Мотоциклист № 1. 0,47 секунды контакта.)
Толик понял, что в эскорте едет Людмила Пажитнова и это ее нападение. Не поднимаясь на верхние уровни сознания и доверив телу самому подтверждать цели, он повел с Людмилой диалог.
– Здравствуй, Люда, – он сразу почувствовал, как ослаб натиск.
– Здравствуй, Татарин.
– ?
– Я тебя так назвала для удобства.
– Меня зовут Толик.
(Цель № 2. Мотоциклист № 2. 1,03 секунды контакта.)
– Хорошо, пусть будет Толик. У нас с тобой мало времени. Уйди.
(Цель № 3. Машина сопровождения № 1. 1,24 секунды контакта.)
– Нет.
– Тогда я буду вынуждена тебя убить.
(Цель № 4. Машина эскорта № 1. 1,36 секунды контакта.)
– Зачем?
– Чтобы ты никого не убивал.
– В том числе и тебя?
(Цель № 5. Машина эскорта № 2. 1,42 секунды контакта.)
– Нет, я тут ни при чем. Президента.
– Что тебе до него?
(Цель № 6. Машина сопровождения № 2. 2,02 секунды контакта.)
– А тебе он зачем? Уйди, и я отзову людей, которым сообщила где ты.
– Нет.
– Ты же не всемогущ и не знаешь, в какой из машин находится Президент, а в какой я.
– Вы рядом.
(Цель № 7. Машина эскорта № 3. 2,14 секунды контакта.)
Толик взорвался из глубины своего «Я» и ударил по Пажитновой. Он взломал ее и теперь мог узнать, в какой же машине она едет, но времени на сканирование не оставалось, и он предпочел просто заставить ее.
– Ну?
– «Ауди-100» сопровождения. Мы идем вторыми, – властный голос Пажитновой под страшными муками, которые наносил ей Толик, казался неузнаваемым.
Толик проверил систему, эта машина шла у него в списке захваченных целей под номером 6. Он снял восьмую установку с автонаводки и перенацелил на «Ауди» с разрывом между залпами в тридцать секунд.
Пуск.
Он поднялся над карнизом и с винтовкой в руках смотрел на устроенный им фейерверк.
– Ты меня не убьешь! – сквозь вопли умирающих услышал он крик Людмилы.
– Астрал, конечно, нет, а с телом, извини, не получится.
Он чувствовал, что после попадания гранаты Президент жив, но серьезно ранен. По крышам и окнам близлежащих домов охрана уже открыла шквальный огонь, не думая о рядовых жителях города. По лестничной клетке неслись к нему четверо спецназовцев, и от него их отделяло всего три этажа, но это его сейчас не заботило. Он поднял винтовку, стоял и смотрел сквозь прицел на столб пламени, в который превратилась машина Президента после попадания гранаты. Седьмая установка не стреляла: в систему наведения была введена установка на отказ от огня в случае сильных помех для наведения, а факел взрыва и впрямь мешал.
Бетонное ограждение рядом с Толиком прошила пуля. Он развернул винтовку в сторону угрозы и увидел, как молодой парень из числа мотоциклистов сопровождения увидел его на крыше и пытался попасть в него из пистолета. Выстрел – и вот он упал рядом со своим мотоциклом. Тут Толик, наверное, впервые за всю операцию пожалел о том, что ввязался в это дело, что он этим занимается. Пожалел этого пацана двадцати пяти лет от роду, который просто был на работе и старался делать ее честно тоже. Пожалел всех, кто погибнет еще. Пожалел все эти жизни.
К машине, на которой ехал Президент, бежали медики из машины сопровождения. Охрана заканчивала сбивать пламя углекислотными огнетушителями, и тут на фоне сниженного теплового порога сама проснулась седьмая установка. После разрыва гранаты на забрызганном пеной и кровью асфальте остались лежать и те, кто гасил огонь, и два медика с носилками. Ментальный сигнал от Людмилы оборвался, а в дверь бронированной «Ауди», которая отвалилась от разрыва, прямо на асфальт, ударившись головой об искореженную дверь, вывалился сам Президент. Он был жив, в шоке от двух взрывов. Толик подвел точку прицеливания под ключицу, за которой угадывал сердце, и выстрелил. Потом, после того, как тело подбросило от удара, еще раз в голову, в височную область. Затем, резко развернувшись на сто восемьдесят градусов, выпустил пулю в плечо выбегающего из лифтовой пристройки спецназовца. И еще, еще раз. Потом сел, послушал ментальное поле и медленно пошел на выход.
Возле лифтовой площадки он с каким-то недоумением посмотрел на свою СВД и, вздохнув, бросил ее.
5 мая года 1993-го от Р. Х. Дом Анатолия. Поздний вечер…
Он сидел дома, пил холодный, прямо из морозилки, разведенный, исключительно синтетический напиток «Юпи» со вкусом ананаса и без каких-либо мыслей смотрел телевизор. Он думал о том, что ему предстоит сорок дней и ночей разговаривать на «умные» темы с теми, кто в жизни поступал не очень верно. Уходя, человек сначала злится, потом пребывает в растерянности, потом или смиряется, или нет. Вот поэтому кто-то там, наверху, или, может, сам ушедший для себя, и определяет, куда ему дальше. К покою или к мукам. Навсегда.
О себе, о своем завтра и последующих днях он сейчас не думал, так как не думал о будущем никогда. О себе вообще никто не задумывается: или не знает, что его ждет впереди, или не верит, или сам себе сочиняет грядущую радужную будущность. Редко кто представляет собственное послежизние в мрачных красках. Нельзя сказать, что Толика сильно заботил этот период бытия, но все же иногда кто-то очень добрый опускал на его тревожную душу тонкий флер неземного спокойствия – и это давало надежду…
